Валерия. Роман о любви - Юлия Ершова

— Тебя обсыпет всю, — орал Кисель. — Мама в больнице!

— Ты сам виноват, — возразила Лера, — зачем коробку приволок? Выставил у всех на виду. Она — ребёнок.

— Ребёнок? — не унимается Кисель. — Ребёнок? Я эту коробку только что увидел. Она на столе стояла. О чём ты? Мы с больницы — сразу к тебе.

Лера остолбенела, а бывший сменил гнев на милость с первой же проглоченной конфетой.

— Вкуснятинка, — смаковал теперь и он, уже протягивая руку за новой конфетой, а дочь его стояла в углу и тёрла глаза.

— А… — произнесла Лера и присела на краешек дивана. На лбу её собрались морщины, а взгляд устремился куда-то сквозь стену.

— Лерка, дай чаю, — закапризничал бывший, — я люблю сладкое горячим запивать.

— А, — повторила Лера и с трудом встала. — Может, покормить вас? — догадалась она. Настенька выбежала из угла и обняла папину тётю. Косички её опять взлетели. — Настенька, — очнулась Лера, — детка, у меня бульон куриный с лапшой. Будешь?

— Я буду! — повеселел Кисель и отложил только что надкусанную конфету.

Суп из курицы, настоящей, осмолённой, был любимым блюдом сыночка‑сахарочка, поэтому Лера без устали бегала на рынок и выбирала самую ароматную тушку. Она нюхала и придиралась, а торгующие уже приметили её и улыбались при встрече — постоянный покупатель, да ещё и на весы не смотрит!

Пока Настя ловила лапшины и гоняла по тарелке золотистые пятнышки, её папа проглотил порцию бульона на одном вдохе, хозяйка не успела даже хлеб подать. Вторую порцию Слава ел уже по правилам светского этикета, даже мизинец отставлял. К чаю он приступил, как настоящий аристократ, размешивая сахар, не прикасаясь к стенкам синего бокала. Губы он промокнул в накрахмаленной салфетке и завёл беседу о современной поэзии. Лера внутри себя улыбнулась — повзрослел.

— Тёщина? — уточнил аристократ, разглядывая золотые вензеля на чашке. Лера кивнула. Ответить аристократу не так просто. — Какой изысканный вкус, нездешний, — продолжил беседу сытый Кисель, разминая языком шоколад.

— Нездешний? — с надеждой спросила Лера и прикоснулась к коробке.

— Ты что? Всё-таки не пробовала? — распахнул глаза Слава. — Твои же конфеты. На столе лежат.

Лера подняла коробку и прочла вслух, так не страшно:

— «Красуня», семьсот грамм…

— А, — задумался Слава, — так только наши могли назвать. Наши конфеты-то!

Лера побледнела и бросила коробку. Та развалилась, как пьяная танцовщица на столе, градом рассыпались фигурки из шоколада. Настюша оторвала круглые глазки от телевизора и хватала конфеты — ладошки не закрываются. Шоколад «Красуня» и мультфильм про Белоснежку — что ещё нужно для счастья девочки от роду лет четырёх?

Папа её распахнул глаза ещё шире, но сохранил молчание. Лера замерла у окна. Наверное, она разглядывала скачущих по стеклу гномиков, которые отражались от телеэкрана. У них яркие колпачки и детские глаза. Смешные человечки вагонами добывают алмазы и рубины, но ходят в заплатах и экономят на зубной пасте.

VI

Ярила устал. Радуница ему уже не в радость. Шёлком ночи выскользнула власть из его царских рук. Профессорская усадьба забылась тревожным сном. На старом диване спит Лера и порывисто дышит. Она опять в прошлом. Ей снятся гномики с детскими глазами и жёлтыми зубами стариков. Они проливают слёзы и заколачивают прозрачную крышку гроба у Леры над головой. Она кричит, но гномики не слышат и бьют молоточками по хрусталю. Рядом ни души. Валера даже не обещал вернуться сегодня, а любимая подруга давно дома, и сыночек. Зачем она не позволила ему остаться здесь, на даче, или не уехала вместе с Аллой? Зачем осталась одна в пустой родительской усадьбе? Прошлая ночь так напугала её, а нынешней лютует ветер, выламывает руки деревьям в саду.

Вот гонит он с глухого леса тучу, чернее чёрного. Взросла она и напиталась злобой в гнилом болоте, бока её терзали острия смолистых ёлок. Несчастная прильнула к свету своих соседок-звёзд, но яркие богини отвернулись от её рыхлого тела, и только майский ветер не отверг дурнушку, а облепил небо чёрной ватой её души.

Беснуется майский ветер, носясь по городу. Его цель — любой прохожий. Ветер жаждет исхлестать его лезвиями жёсткой воды, завлечь в свои адские пляски.

Старый джип с тремя пассажирами на борту катит по мокрой улице столицы. За рулём — высокий тонкий юноша в чёрных обтягивающих джинсах и жилетке с седой бахромой. Волосы его, темнее ночи, собраны в конский хвост, а шея обвита толстой цепью из лунного серебра. Он любуется стихией за окном и, приподнимая уголки нежных губ, с придыханием говорит молчаливому другу, который дремлет на заднем сиденье в объятиях молодой женщины:

— Леон, на воле жёсткий трэ-э-эш!

Человек на заднем сиденье приподнял косматую голову и открыл один глаз. Ему, наверное, хотелось дать ответ, но усталость оказалась сильнее, даже ус не шевельнулся над губой. Он рыкнул горлом и прижал к груди спящую подругу. Леон, обычный музыкант, талантливый и нищий, гитарист рок-группы, возвращается домой с затянувшейся в ночь репетиции. За рулём — новый вокалист, а под боком — единственная женщина и жена, которая кормит его семью и покупает ему гитары, а главное, верит, что он уникален, гениален и добьётся своего. И вера эта творит чудеса, Леон пишет музыку, которой удаётся увидеть свет и обрести своих поклонников.

А жена его выбивается из сил на работе. Директор поручает ей идти туда — не знаю куда и принести то — не знаю что, и она выполняет и приносит. Василиса Премудрая, а не бухгалтер. И дня не было, чтобы она хоть часа на два не задержалась на рабочем месте, даже в канун Восьмого марта, даже в день рождения единственной дочери. Сегодня, например, жена Леона пахала до трёх ночи, а начальство в офисе задержалось не более чем на час и ласточкой упорхнуло.

Леон опять поднимает голову и на этот раз открывает оба заспанных глаза. Ветер лупит по лобовому стеклу и будит в его душе тревогу. Гитарист напряжённо вглядывается в подсвеченную фарами мглу и с видом пиратского капитана перебрасывается с вокалистом перчёными фразами.

Женщина в его руках опускает голову ему на колени — Леон тут же рявкнул на водителя и сам онемел. С нежностью матери он, заросший щетиной, склоняется над ней, чувственные пальцы расправляют волосы над её ухом. «Hands opening GOD», — читают его глаза и округляются. «Hands opening GOD», — скользят его пальцы по тату, набитой за ухом. Дыхание льва коснулось сомкнутых век любимой женщины, упало в надпись, открытую только двум во Вселенной. Так рождается музыка, а в бездонных глазах её родителя сверкает отблеск Stratocaster.

А пока кто-то рвёт минуты для сна, кто-то не смыкает глаз от нарастающей тревоги. Весь минувший день бывшая жена Саньки Гацко мучилась головной болью. А ночь приготовила ей сюрпризы: подушка горяча, матрас жжёт бока, позвонки выламываются. Люба села на край вечно разложенного дивана и опустила голову почти до колен, рубаха из белого сатина сползла с плеч.